Об орудиях труда
Истории развития человека и машин неразрывно переплетены. Машины позволили человеку преобразовать окружающую физическую среду. С их помощью человек вспахал землю, построил города, проложил гигантские каналы. Эти преобразования естественной среды обитания человека неизбежно порождали изменения организации его социальной жизни. Более существенное значение, однако, имело то обстоятельство, что созданные человеком машины определяли само понимание человеком своего мира и, следовательно, самого себя. Человек осознает, что существует он сам, существуют другие, ему подобные, и существует мир, который, по крайней мере в определенной степени, поддается изменениям. Но самое главное - человек может предвидеть. В процессе конструирования орудий для боронования распаханной почвы он "просматривает" их действие в своем воображении. Более того, поскольку он осознает себя существом общественным, а также неизбежно смертным, он по необходимости является учителем. Его орудия труда независимо от их исходной практической функции непременно суть также и инструменты педагогики. Таким образом, они представляют собой часть того материала, которым пользуется человек, моделируя в своем воображении перестройку мира.
Именно в этом созданном им самим интеллектуальном и социальном мире человек высказывает и "проигрывает" бесчисленные волнующие гипотезы о том, каким мог бы быть мир в прошлом и чем он мог бы стать. Этот мир - хранилище субъективизма человека. Следовательно, он служит стимулятором сознания человека и в конечном счете конструктором самого материального мира. Именно этот самодельный мир человек воспринимает как явно внешнюю силу. Но он несет его в самом себе; то, с чем он имеет дело, - это его собственная модель Вселенной, и поскольку человек является ее частью, его модель самого себя.
Человек может создать очень мало, не вообразив сначала, что он может создать нечто. Мы может представить себе, как должен был бы воображать использование топора человек каменного века, напряженно трудясь над его изготовлением.
А не воспроизводил ли каждый из нас этот наследственный опыт, когда ребенком мастерил примитивные игрушки из любого подручного материала? Но орудия труда и машины не просто символизируют воображение человека и его творческие возможности и, конечно, они важны не только как инструменты воздействия на преобразуемую почву: они сами по себе суть содержательные символы. Они символизируют деятельность, возможность которой они обеспечивают, т. е. собственное использование. Весло-орудие гребли и оно представляет мастерство гребли во всей его сложности. Тот, кто никогда не греб, не может увидеть в весле весло в истинном смысле этого слова. Отношение к скрипке человека, никогда на ней не игравшего, отличается, и очень сильно, от отношения к ней скрипача. Орудие труда - это также и модель для собственного воспроизводства, и сценарий многократного повторения актов демонстрации того мастерства, которое оно символизирует.
Именно в этом смысле оно является инструментом педагогики, средством обучения людей, живущих в другие времена или в иных местах, способом мышления и деятельности, накопленным в процессе культурного развития. Таким образом, орудие труда как символ во всех этих отношениях выходит за пределы своей роли практического средства достижения определенных целей: оно является составной частью символического воссоздания человеком своего мира. Следовательно, орудия труда неизбежно должны входить в то образное исчисление, которое непрерывно обеспечивает построение его мира. В этом смысле орудия труда - нечто большее, чем просто приспособление: они представляют собой силу, осуществляющую изменения. Это даже больше, чем фрагменты плана мира, определенного и завещанного человеку его предками (хотя и это тоже). Легко понять, что орудия ручного труда и особенно личное оружие прямо воздействуют на воображение людей, использующих их. Когда у охотника появились, например, копья, они обнаружили, что их взаимоотношения с окружающим миром полностью переменились. Крупные животные, которых человек боялся, совершавшие прежде набеги на продовольственные запасы человека и даже нападавшие на его детей, теперь превратились в его добычу.
Круг источников пищи человека расширился, так как теперь люди могли убивать животных на расстоянии, в том числе множество видов, ранее ускользавших от человека. Существенно большее количество пищи расширило и районы деятельности человека, увеличив вероятность встречи с другими людьми. Жизненный опыт человека изменился, и то же самое должно было произойти с его представлением о своем месте в мире.
На Американском Западе в XIX в. шестизарядный револьвер был известен как "великий уравнитель" [Прим. перев.: Автор употребляет термин "great equalizer". Интересно, что слово "equalizer" имеет в английском языке кроме основного значения "уравнитель", "компенсатор" жаргонное значение "пистолет" (основной английский термин для пистолета - "pistol")] - это название красноречиво свидетельствует о том, как эта разновидность оружия влияла на самооценку вооруженного человека, если, не имея его, он чувствовал себя в невыгодном положении по отношению к своим согражданам.
Но устройства и машины, известные, быть может (и, несомненно, принадлежащие и служащие), лишь относительно немногим членам общества, часто влияли на самооценку отдельных членов общества и на представление всего общества о мире столь же глубоко, сколь и широко используемые орудия ручного труда. Всевозможные корабли, например, служили средством информирования человека о необъятности его территорий. Они позволяли различным культурам вступать в соприкосновение и взаимно оплодотворять друг друга. Корабли и все остальные атрибуты мореплавателя, его мифы и легенды эффективно передавали его профессиональное мастерство из поколения в поколение. И они питали подсознание тех, кто оставался на земле, а также тех, кто уходил в море. Печатный станок изменил мир даже для тех миллионов людей, кто, например, во времена Мартина Лютера оставался неграмотным и, быть может, никогда реально не имел дела с книгой. А какая часть той огромной массы людей во всем мире, чья жизнь самым непосредственным к драматическим образом изменилась в результате промышленной революции, практически соприкасалась с паровой машиной?
Точно так же и современное общество не избавлено от гигантских потрясений, возникающих как побочный эффект при внедрении новых машин. Хлопкоуборочная машина стала использоваться на хлопковых полях Американского Юга примерно с 1955 г. Она быстро разрушила рынок единственного товара-собственного труда, который могли предложить огромные массы чернокожих, сельскохозяйственных рабочих Юга. Так началась массовая миграция американских негров в города, преимущественно в такие северные промышленные центры, как Детройт, Чикаго и Нью-Йорк, но вместе с тем и в крупные южные города типа Бирмингема и Атланты. Эти колоссальные демографические перемены в США, эта внутренняя миграция миллионов граждан страны, несомненно, были и остаются одним из основных факторов, определяющих американское движение борьбы за гражданские права. А это движение оказывает немалое влияние на сознание по меньшей мере каждого американца, если не почти любого взрослого человека во всех частях земного шара.
Что же за непреодолимая сила заключена в машине, если она способна так успешно проникать в самую сердцевину того материала, из которого человек строит свой: мир?
Много машин представляют собой функциональные дополнения человеческого тела, в сущности - протезы, Некоторые из них (например, рычаг, паровая лопата просто увеличивают физическую силу управляющих ими людей; другие (микроскоп, телескоп и различные измерительные приборы) являются продолжениями органов чувств человека; третьи расширяют пределы физически достижимой для человека области. Копье и радио, например, позволяют человеку оказывать влияние в пределах, превышающих возможности его рук и голоса соответственно. Транспортные средства человека обеспечивают возможность странствовать быстрее и дальше, чем позволяли это его собственные ноги; эти же средства обеспечивают перевозку колоссальных грузов на гигантские расстояния. Легко понять, как и почему эти машины-протезы непосредственно усиливают чувство власти человека над материальным миром. И одновременно они оказывают существенное психологическое влияние: говорят человеку, что он может переделать самого себя.
Действительно, они являются частью множества символов, используемых человеком для восстановления своего прошлого, т. е. конструирования своей истории и создания своего будущего. Они демонстрируют, что человек - homo Фабер [Прим. перев.: Homo faber - "человек производящий"; "faber" (лат.) - мастер, творец, создатель] - может преодолеть ограничения, налагаемые на него несовершенством его тела и органов чувств. Когда-то человек мог убивать другое животное, забив или разодрав его своими руками; затем он обзавелся топором, копьем, стрелой, пушечным ядром, артиллерийским снарядом. Ныне заряды, которыми оснащены ракеты, могут уничтожить само человечество. Вот один из критериев оценки того, насколько далеко человек зашел в расширении своих возможностей и переделке себя с тех пор, как начал изготовлять разнообразные орудия.
Истолкование влияния орудий труда - протезов - на трансформацию человека целиком в терминах мощи, которую они позволили ему сосредоточить в своих руках, может породить ту точку зрения на взаимоотношения человека с природой, что их основным, а на самом деле почти единственным содержанием оказывается борьба за власть. Человек согласно этой точке зрения покорил в конце концов природу, просто овладев мощью, достаточной для преодоления физического пространства и времени, управления жизнью и смертью и, наконец, для уничтожения заодно и всей Земли. Но эта идея ошибочна, даже если мы допустим, что извечной мечтой человека было не просто раскрытие тайн природы, а ее покорение, и эта мечта сейчас в значительной мере осуществилась. Так, победа над природой была достигнута в нашем веке, но природа, над которой царствует современный человек, решительно не та, в которой человек жил до научно-технической революции. Действительно, результат, которого добился человек и который обеспечил подъем современной науки, был не чем иным, как преобразованием природы и восприятия человеком действительности.
Важнейшие изменения, происходившие в духовной жизни человека, начиная примерно с XIV в., были связаны с восприятием человеком времени и соответственна пространства.
Давным-давно человек замечал регулярность в окружающем его мире (и, как можно предполагать, размышлял о них). Александр Маршак показал, что уже в Верхнем Палеолите (примерно 30000 лет да н. э.) человек имел нотацию для лунных циклов, которая была, по словам Маршака, "уже хорошо разработанной, сложной и изощренной, являясь обычаем, насчитывающим к тому моменту, судя по всему, тысячелетия"1. Но регулярность Вселенной искали и воспринимали со времен классической античности и почти до наших дней как великую гармонию основ мироздания. Идея систематичности природы в том смысле, как мы ее понимаем, т. е. каждая часть и аспект природы могут быть выделены в подсистему, подчиняющуюся законам, которые поддаются описанию в виде функций времени,-такая идея не могла бы быть даже понятой людьми, воспринимающими время не как совокупность абстрактных единиц (а именно часов, минут и секунд), а как последовательность постоянно сменяющихся событий.
Время дня отмечалось определенными событиями, например расположением солнца над какой-либо скалой или, как сообщает Гомер, началом или концом различных работ - запряганием волов (утро) и распряганием (вечер). Продолжительность определялась сопоставлением с общеизвестными фактами, например со временем, необходимым для того, чтобы пройти хорошо известное расстояние или вскипятить определенное количество воды. Времена года узнавались по наступлению сезонных явлений, например отлета птиц. До тех пор, пока дарвиновская эволюционная теория не начала вливаться в поток общепризнанных идей, т. е. приобретать статус "здравого смысла", люди знали, что окружающий мир - это мир воспроизводящихся растений и животных, разливающихся, пересыхающих и вновь разливающихся рек, морей, пульсирующих согласно великому ритму приливов и отливов, и нескончаемо повторяющегося зрелища неба - существовал всегда, и что его фундаментальный закон - извечная периодичность. Космологическое время так же, как и время, воспринимаемое в повседневной жизни, было поэтому некоторой разновидностью сложных биений, повторения и отражения событий.
Может быть, мы сможем как- то понять это, обратившись, скажем, к великим фугам Баха. Но здесь следует придерживаться особого подхода: мы не должны так, как это принято сейчас, рассматривать Баха как "решателя задач" или каждый из его опусов в "Искусстве фуги" как все более утонченное "решение" задачи, которую он поставил себе изначально, Вместо этого мы должны считать, что Бах постоянно держал в голове весь план работы и относился к своему "Искусству фуги" как к единственному произведению, не имеющему ни начала, ни конца, вечной, как космос, и, как космос, бесконечно сложной в своих связях - циклах, вложенных в циклы, вложенные в циклы. В таком случае мы могли бы найти возможным считать, что жизнь не просто акцентирована музыкой такого рода, но и исполнена ею в грандиозном космологическо-теологическом масштабе к на скромном уровне повседневности. Такое время представляет собой кругооборот циклов и эпициклов в циклах, а не вместилище равномерно текущей последовательности абстрактных моментов, каковым, как мы сейчас "знаем", оно является. Сама же природа состояла, разумеется, из отдельных явлений, которые представляли собой постоянно повторяющиеся метаморфозы самих себя и поэтому были постоянными, вечными. "Все вечное циклично и все цикличное вечно", - сказал Аристотель, и даже Галилей еще верил, что Вселенная вечна и ею правит повторяемость и периодичность.
Дарвиново понимание времени было совершенно иным. Он рассматривал саму природу как процесс, развивающийся во времени, а отдельные явления природы как необратимые превращения. Но он вовсе не был автором той идеи прогресса, которой мы сейчас прониклись. На самом деле он вообще не смог бы прийти к своим идеям, если бы что-то очень похожее на наши современные представления о времени уже не были неотъемлемыми элементами здравого смысла его эпохи.
Каким образом менялось восприятие времени от античности до наших дней, показывает роль другого типа машин (не относящихся к категории машин-протезов) в преобразовании человека из существа, созданного природой и живущего в лоне природы, во властелина природы.
Часы не являются машиной-протезом; их работа не приводит к расширению возможностей мускулов или органов чувств человека, ее результат - часы, минуты и секунды, а сегодня даже микро-, нано- и пикосекунды.
Луис Мамфорд называет часы, а не паровую машину "ключевой машиной современной промышленной эры"2. В блестящей вступительной главе к "Технике и цивилизации" он описывает, как во времена средневековья упорядоченная жизнь монастырей влияла на жизнь соседних общин.
"Монастырь был очагом правильного образа жизни... сама традиция упорядоченности и ревностное поддержание временных последовательностей стали почти второй натурой монастыря... монастыри - одно время под управлением бенедиктинского ордена действовало 40000 монастырей - помогали придавать деятельности человека регулярный коллективный ритм и постоянство машины; таким образом, часы - это не просто средство отслеживания времени, но и инструмент синхронизации времени деятельности людей... к XIII в. относятся вполне определенные свидетельства о механических часах, а в 1370 году в Париже Генрих фон Вик построил хорошо сконструированные "современные" часы. Тем временем появились колокольни, и новые часы, хотя до XIV столетия они не имели циферблата и стрелок, преобразующих ход времени в движение в пространстве, во всяком случае, били. Облака, способные парализовать солнечные часы... не были больше препятствием для слежения за временем: летом и зимой, днем и ночью все слышали урочный бой часов. Вскоре этот инструмент вышел за пределы монастыря, и регулярный звон колоколов внес новую упорядоченность в жизнь ремесленников и торговцев. Колокола башенных часов практически определяли всю городскую жизнь. Слежение за временем перешло в приспособление ко времени, его учету и нормированию. По мере того как это происходило, вечность постепенно переставала служить мерой и центром человеческой деятельности"3.
Далее Мамфорд делает очень существенное замечание о том, как часы "отделили время от происходящих в жизни человека событий и способствовали возникновению убежденности в существовании отдельного мира последовательностей, поддающихся математическому измерению: особого мира науки"4.
Значение этого влияния часов на восприятие мира человеком едва ли можно переоценить. Сегодняшний взгляд на время так глубоко укоренился в нас, настолько стал нашей "второй натурой", что мы, в сущности, не способны теперь установить роль, которую он играет в нашем мышлении. Александр Маршак замечает:
"Понятие процессов, зависящих от времени, выглядит в настоящее время в фундаментальных науках чуть ли не тавтологией, поскольку все процессы - простые и сложные, последовательные и взаимосвязанные, конечные и бесконечные - развиваются или продолжаются и характеризуются измеримыми или поддающимися оценке интенсивностями, скоростями, длительностями, периодичностями и т. д. Науки, изучающие эти процессы, сами, однако, "зависят от времени", поскольку процессы познания и распознавания, планирования, исследования, анализа, сравнения и интерпретации также являются последовательными, взаимосвязанными, развивающимися и кумулятивными"5.
Действительно, каждому старшекласснику известны два фундаментальных уравнения физики F=ma и Е=mс2. Символ а в первом уравнении обозначает ускорение, т. е. изменение скорости во времени, а с во втором уравнении обозначает скорость света, т. е. перемещение света за определенное время.
Я упоминаю здесь часы не просто потому, что они были решающей детерминантой мышления человека - в конце концов, возникновению нового научного рационализма способствовали и многие другие изобретения (например, линии, обозначающие долготу и широту на глобусе), но для того, чтобы показать: одни только машины-протезы не обеспечивают роста власти человека над природой. Часы, несомненно, не являются машиной-протезом; они не увеличивают ни мускульную силу человека, ни возможности его органов чувств. Это автономная машина.
Многие машины являются автоматическими в том смысле, что после запуска они работают сами по себе в течение длительного периода времени. Большая часть автоматических машин нуждается, однако, в предварительной настройке на определенную задачу и последующем управлении или регулировании, осуществляемом при помощи датчиков или человеком-оператором.
Автономной является такая машина, которая, будучи однажды запущена, работает самостоятельно на основе введенной в нее модели какого-либо аспекта реального мира. Часы, в сущности, представляют собой модели планетной системы. Они были первыми и вплоть до появления вычислительной машины оставались единственными действительно важными автономными машинами, построенными человеком.
Там, где для узнавания времени человек использовал часы, его распорядок повседневной жизни перестал основываться исключительно на таких явлениях, как, скажем, расположение солнца над определенными скалами или пение петуха, и стал базироваться на состоянии автономно действующей модели некоторого явления природы. Различным состояниям этой модели были присвоены названия, и таким образом они были овеществлены. Вся же совокупность этих состояний наложилась на существующий мир и изменила его так же, как могли бы изменить его катаклизмы, приводящие к перестройке "географии" или климата. Теперь человек для того, чтобы жить в этом мире, должен был сформировать новое сознание. Часы создали без преувеличения новую действительность; именно это я имел в виду, когда говорил раньше, что человек подготовил почву для развития современной науки не иначе, как с помощью преобразования природы и восприятия человеком действительности.
Важно понять, что эта вновь созданная реальность была и остается убогим вариантом прежней, так как она основывается на отказе от того непосредственного опыта, который составлял основу и фактически сущность прежней действительности. Чувство голода в качестве побудительной причины еды было отвергнуто; вместо этого человек ест тогда, когда некоторая абстрактная модель достигает определенного состояния, т. е. когда стрелки часов указывают на определенные метки на циферблате (здесь очень знаменателен также этот антропоморфизм [Прим. перев.: Английское слово "face", употребленное здесь автором, имеет несколько значений, в том числе "лицо" и "циферблат"]); подобным же образом обстоят дела с сигналами отхода ко сну, пробуждения и т.
д.
Этому отказу от непосредственных ощущений суждено было стать одной из основных черт современной науки. Он наложил отпечаток на западно-европейскую культуру не только благодаря часам, но и множеству измерительных приборов, особенно сообщающих о явлениях, для контроля которых они были предназначены, посредством указателей, а позиции последних в конечном счете переводились в цифровую форму. Сначала постепенно, затем все быстрее и, справедливость требует сказать, все более обязательно данные восприятия действительности должны были представляться в числовом виде, чтобы приобрести законный статус в глазах здравого смысла. Сегодня считается, что в результате невероятно сложных действий, часто с колоссальными совокупностями чисел, можно получить новые аспекты действительности. Для их обоснования прибегают к сопоставлению вновь выведенных чисел с показаниями еще большего количества измерительных приборов, являющихся связующим звеном между человеком и природой и порождающих еще большее количество чисел.
"Человек науки должен превыше всего стремиться к исключению личного элемента из своих суждений", - писал Карл Пирсон в 1892 г.6. Лишь очень немногие из известных мне ученых не согласились бы с этим утверждением. Все же необходимо отдавать отчет в том, что это побуждает человека стремиться к превращению в - бесплотный разум, чтобы самому стать орудием труда, машиной. Так далеко завела человека столь поначалу невинная связь с машинами-протезами и показаниями приборов, И из культуры, сформированной таким образом, изверглась вычислительная машина.
"Каждый мыслитель, - писал Джон Дьюи, - разрушает определенную часть внешне стабильного мира, и никто не может предсказать, что возникнет на этом месте". Так же поступает и каждый изобретатель нового орудия труда или, что равнозначно, находящий новый способ использования старого. Длительная историческая перспектива, помогающая нам понимать классическую античность, средние века или начало современной эпохи, служит нам также при формулировке правдоподобных гипотез, объясняющих новые реальности, возникающие в те времена взамен старой действительности, разрушенной в результате внедрения новых орудий труда.
Но как только мы приближаемся к пониманию самой сути истории, повествующей, с одной стороны, о меняющемся сознании современного человека и, с другой стороны, о развитии современных орудий труда и особенно вычислительной машины, наше перспектива неизбежно нарушается. Мы можем только спроецировать уроки, вынесенные из нашего понимания прошлого, наши правдоподобные гипотезы, касающиеся настоящего и будущего. Эта задача значительно усложняется тем обстоятельством, что влияние на общество современных орудий труда более кардинальное и проявляется значительно быстрее, чем это происходило прежде.
Отчуждение человека от природы в результате появления часов повлияло на человечество в целом, и для этого потребовались века, И даже тогда он должен был синергически сочетаться со множеством других возникающих факторов для того, чтобы проявить свое влияние. Когда появилась паровая машина, время и пространство с точки зрения здравого смысла были уже квантифицированы. Концепция вечной природы, подчиняющейся непреложным законам периодичности, подразумевает установления, выраженные в святых книгах и практиковавшиеся официальными наместниками извечного порядка. Этот квазиконституциональный, а потому ограниченный порядок уже давно был нарушен, например, относительно неограниченной властью денег, т. е. ценности квантифицированной, и особенно квантифицированной ценностью труда человека. Эти и многие другие обстоятельства в совокупности сделали возможным то, что паровая машина в конце концов коренным образом трансформировала общество. Более поздние орудия труда, например телефон, автомобиль, радио, сталкивались с культурой, уже пропитанной тем, что экономисты называют "принципом свиньи": если что-то хорошо, то, чем его больше, тем лучше. Жажда больших возможностей и быстроты коммуникации, часто стимулированная именно новыми устройствами так же, как и новыми методами маркетинга, связанными с ними, обеспечила их быстрое распространение в обществе и его все более быструю трансформацию под их воздействием.
Когда была проложена первая телеграфная линия, соединяющая Техас с Нью-Йорком, высказывались сомнения, будет ли вообще жителям этих мест о чем говорить. Но к тому моменту, когда цифровая вычислительная машина вышла за пределы университетских лабораторий и вступила в американскую деловую, военную и промышленную сферы, сомнений в ее потенциальной полезности не было ни у кого. Напротив, американские менеджеры и технические специалисты согласились с тем, что вычислительная машина появилась вовремя и должна предотвратить катастрофические кризисы. Если бы не своевременное внедрение вычислительной машины, утверждали они, нельзя было бы найти необходимого количества людей для работы в банках, справиться со сложностью проблем коммуникации и материально-технического обеспечения американских вооруженных сил, рассеянных по всему миру, не могли бы функционировать фондовая и товарная биржи. Американская корпорация столкнулась с той же проблемой "командования и управления", с которой сталкиваются ее военные коллеги. И подобно Пентагону ее деятельность становилась все более разнообразной и распространялась по всему миру. Беспрецендентно большие и сложные вычислительные задачи возникли перед американским обществом в конце второй мировой войны, и вычислительная машина, казалось, чуть ли не чудотворно появилась как раз вовремя для того, чтобы справиться с ними.
В действительности в десятилетия, предшествовавшие второй мировой войне, и особенно в военное время, колоссальные управленческие, технологические и научные задачи были решены без помощи ЭВМ. Деятельность основной части промышленности США была скоординирована так, чтобы обеспечить выполнение военных заказов (пищевых продуктов, обмундирования и т. п.) и организовать необходимый транспорт для многочисленных армий, разбросанных по всему земному шару. "Манхеттен-проект" создал атомную бомбу без электронных вычислительных машин, хотя научные и технические задачи, разрешенные в его рамках, требовали, вероятно, больше вычислений, чем астрономические расчеты, выполненные к тому времени.
Объем его управленческой задачи, несомненно, соизмерим с размахом задач проекта "Аполлон", выполненного в 60-е годы. Сегодня, вероятно, многие считают, что проект "Аполлон" невозможно было бы осуществить без помощи ЭВМ. История "Манхеттен-проекта" как будто бы опровергает это убеждение. Существуют мнения о необходимости вычислительных машин для управления крупными корпорациями и войсками, о незаменимости ЭВМ в современных научных вычислениях и фактически о невозможности осуществления в современных условиях научной и коммерческой деятельности без вычислительных машин [прим.авт.: Я уверен в том, что если бы в 1940 г. вычислительные машины имели современные возможности, то технические специалисты, участвовавшие в проекте "Манхеттен", клятвенно уверяли бы, что осуществить проект без ЭВМ тоже было бы невозможно. Мы располагали бы подобными пылкими уверениями авиационных конструкторов времен второй мировой войны, а также менеджеров, занимавшихся тогда материально-техническим обеспечением. Если бы гитлеровская Германия обладала вычислительными машинами, все считали бы сегодня, что только с их помощью нацисты могли контролировать немецкий народ и осуществлять систематическое перемещение миллионов людей в лагеря смерти и их последующее убийство. Но и вторая мировая война, и гибель миллионов людей происходили в то время, когда вычислительных машин еще не было].
Убеждение в необходимости вычислительной машины не совсем ошибочно. Она становится неотъемлемым компонентом любой структуры, как только оказывается настолько интегрированной в эту структуру, настолько тесно связанной с ее различными жизненно важными подструктурами, что вычислительную машину уже нельзя изъять из нее, не разрушив всю структуру полностью. Это, в сущности, тавтология. Польза ее заключается в следующем: она может вновь привлечь наше внимание к возможности того, что некоторые действия человека, например включение вычислительных машин в какую-либо сложную человеческую деятельность, могут привести к необратимым последствиям.
Неправда, что американская банковская система, или фондовая и товарные биржи, или крупные промышленные компании потерпели бы крах, не подоспей "вовремя" вычислительная машина. Правда то, что специфический способ, лежащий в основе развития этих систем, который появился в два последних десятилетия и развивается до сих пор, был бы невозможен без вычислительной машины. Правда то, что если бы вдруг исчезли все вычислительные машины, большая часть современного индустриализированного и милитаризированного мира была бы ввергнута в грандиозный беспорядок, а возможно, и в абсолютный хаос. Вычислительная машина не являлась необходимой предпосылкой выживания современного общества в послевоенный период и позже; восторженное и некритическое принятие вычислительной машины наиболее "прогрессивными" элементами американского правительства, деловых и промышленных кругов быстро сделали ее средством, очень важным для выживания общества в той форме, в определении которой сама вычислительная машина сыграла решающую роль.
В 1947 г. Дж. Форрестер написал для Военно-морского флота США памятную записку "Об использовании электронных цифровых вычислительных машин в качестве автоматических боевых информационных постов". Комментируя в 1961 г. последующее развитие, он писал:
"Вероятно, [в 1947 г.] не нашлось бы и пяти офицеров, осознающих возможность того, что машина способна анализировать имеющуюся информацию, распределять соответствующим образом вооружение, выдавать команды и координировать смежные области военных операций... В течение последующего десятилетия скорость военных операций возросла настолько, что стало ясно: независимо от предполагаемых преимуществ решений, принимаемых человеком, скорость внутренней коммунникации при взаимодействии людей просто не в состоянии справиться с темпами современной вооруженной войны. Эта неспособность к действиям породила стимул"7.
Десятилетие, о котором говорит Форрестер, было наполнено подобными стимулами и выяснениями того, что способность существующих систем взаимодействия людей справляться со все убыстряющимися темпами современной жизни приближается к определенным пределам.
Форрестер рисует картину небольших групп людей, стремящихся действовать быстро, чтобы держать события под контролем, но все больше не успевающих это делать, потому что события происходят слишком быстро, а сделать нужно слишком много. Они достигли предела "внутренней скорости" группы. Вероятно, это же представление можно использовать для описания побудительного стимула в случае групп банковских служащих, в разгаре ночи неистово сортирующих и осуществляющих проводку чеков, штурмующих еще большие горы чеков, клиринг [Прим. перев.: Клиринг - система безналичных расчетов, основанная на зачете взаимных требований и обязательств. Используется во внутренних и международных расчетах. Осуществляется через банки или специальные расчетные палаты] которых в соответствии с законом должен быть выполнен к определенному сроку. Вероятно, все пределы или по крайней мере многие из достигнутых в то десятилетке можно успешно охарактеризовать таким же образом. В конце концов, именно "внутренняя скорость" взаимодействия людей в организации окажется лимитирующим фактором, когда, скажем, автостроительная фирма попытается запустить поточную линию, способную производить астрономическую номенклатуру автомобилей с высокой и постоянной скоростью, или когда, например, какая-либо центральная правительственная организация берет на себя ответственность за "защиту" миллионов клиентов системы социального обеспечения от поползновений к мошенничеству тщательным слежением как за выплатой им государственных пособий, так и за любыми другими доходами, которые они могут (незаконно) получить.
"Невозможность действовать", которая, как указывает Форрестер, "послужила стимулом" увеличения с помощью ЭВМ низкой внутренней скорости взаимодействия людей в организациях или вообще замены его вычислительными машинами, в каких-либо других исторических условиях могла бы стать побудительным мотивом для изменения поставленной задачи, возможно, даже для ее отбрасывания или для перестройки организации взаимодействия людей, ибо присущие ей ограничения рассматривались в конце концов в качестве корня зла.
Быть может, стимул, порожденный в 50- е годы неспособностью военных справиться с возрастающей сложностью воздушной войны, можно было бы перевести не в заботу о выработке методов, позволяющих военным придерживаться их традиционной роли, а в желание изобрести новые формы организации взаимодействия-людей с новыми задачами, связанными с более фундаментальными проблемами, а именно как народы с различными интересами должны уживаться вместе. Но вычислительная машина была использована для создания, как выразился один полковник военно-воздушных сил, "системы слежения, покрывающей территорию, сравнимую со всем американским континентом", т. е. систему противовоздушной обороны SAGE [Прим. перев.: SAGE (semiautomatic ground environment) - полуавтоматическая наземная система управления средствами ПВО]. И естественно, раз "у нас" появилась такая система, мы должны были предполагать, что и "у них" она тоже есть. Следовательно, мы должны были использовать вcе свои технические возможности для разработки наступательного оружия и стратегий, которые позволят преодолеть "нашу" систему обороны, т. е. предполагаемую "их" систему обороны. Далее мы должны были допустить, что и "у них" есть подобное оружие и стратегии, и, следовательно, ..., и так далее, вплоть до сегодняшних баллистических ракет с многоэлементными боеголовками с индивидуальным наведением элементов и маневрирующих противорадиолокационных ракет и противоракет.
Возможно, что культивируемое и пагубное пристрастие человека к личному автомобилю можно было бы удовлетворить наличием выбора из, скажем, сотни видов транспортных средств, существенно отличающихся друг от друга, а не выбором из астрономического числа по существу одинаковых "моделей", отличающихся друг от друга лишь мелочами. Возможно, в самом деле, автомобиль как средство индивидуального транспорта мог бы отойти на второй план, уступив место общественному транспорту при поездках в городах и пассажирскому железнодорожному транспорту между ними.
Но вычислительная машина была использована для автоматизации подачи деталей на поточные линии сборки автомобилей, чтобы люди могли выбирать свои новые автомобили из миллионов тривиальных разновидностей.
Возможно, что социальные службы (например, система социального обеспечения) могли бы управляться людьми, полагающимися на человеческие суждения, если бы организация таких служб ориентировалась на децентрализованные естественные скопления населения типа округа или области с четкими географическими границами. Но вычислительная машина использовалась для автоматизации управления социальных служб и централизации их в соответствии с установленными политическими границами. Если бы ЭВМ не способствовали "увековечению" и "улучшению" существующей системы социального обеспечения (а следовательно, и их философских обоснований), возможно, кто-нибудь мог бы подумать об устранении большей части потребностей в социальном обеспечении с помощью, например, отрицательного подоходного "налога" [Прим. перев.: Негативный подоходный "налог" - выплата суммы из бюджета лицу с недостаточным уровнем дохода]. Само создание чудовищно большого и сложного административного аппарата социального обеспечения, основанного на применении вычислительной машины, вызвало интерес к поддержанию его и, следовательно, к увековечению самой системы социального обеспечения. А подобные интересы вскоре стали служить серьезным препятствием для нововведений, даже когда впоследствии для них накопилось достаточно веских причин.
Другими словами, многие проблемы роста и сложности, настоятельно и неопровержимо требовавшие разрешения в послевоенные десятилетия, могли бы послужить стимулом для социального и политического обновления. Огромное ускорение социальных изобретений, если бы оно началось тогда, казалось бы нам сегодня таким же естественным следствием затруднений, испытывавшихся человеком в те времена, каким кажется тот поток технических изобретений и нововведений, стимулированный фактически.
Да, вычислительная машина действительно появилась "вовремя". Но вовремя для чего? Для того, чтобы спасти - и спасти, сохранив практически незатронутой, а фактически укрепив и стабилизировав - социальные и политические структуры, которые в противном случае могли бы быть либо коренным образом обновлены, либо обречены на разрушение под воздействием требований, которые непременно должны были бы быть к ним предъявлены. Следовательно, вычислительная машина была использована для того, чтобы законсервировать американские социальные и политические институты. Она по крайней мере на время поддержала и создала у них иммунитет против огромного давления в сторону перемен. Точно такой же была ее роль и в других обществах, позволивших вычислительной машине посягнуть на свои институты. В этой связи вспомним Японию и ФРГ.
Изобретение вычислительной машины подвергло риску стабильность части внешне устойчивого мира, поскольку именно это и есть функция любого творческого акта человека. И в соответствии с афоризмом Дьюи никто не мог бы предсказать, что возникло бы на ее месте. Но из множества путей социального обновления, которые она открыла человеку, наиболее роковой явилась возможность отказаться от всяких мыслей о преднамеренных существенных изменениях. Именно такой выбор сделал человек.
Приход вычислительно-машинной революции и начало вычислительно-машинной эры провозглашались много раз. Но если успех революции оценивать в терминах глубины социальных реформ, принесенных ею, то можно считать, что никакой машинной революции нет. И как бы ни определяли нынешнюю эпоху, вычислительная машина - не есть ее эпоним [Прим. перев.: Эпоним - "лицо", от имени которого произведено название народа, местности и т. п.]
Сказать, что вычислительная машина использовалась с самого начала в основном для решения различных задач точно таким же способом, как это делалось всегда, с той лишь разницей, что она делала это быстрее или по каким-либо критериям эффективнее, - не значит выделять ее из ряда других орудий труда.
Очень редко, если вообще это когда-нибудь случалось, орудие труда и совершенно оригинальная задача для него изобретались одновременно. Орудия труда как символы, однако, побуждают воображение поместить их в другую среду, отличную от их родной. В своих новых сферах деятельности, т. е. в качестве новых символов в уже сложившемся образном исчислении, они сами могут быть трансформированы и даже трансформировать прескриптивное по происхождению исчисление. Эти трансформации в свою очередь могут порождать совершенно новые задачи, которые затем стимулируют изобретение до тех пор буквально невообразимых орудий труда.
В 1804 г. в Уэльсе, через сто лет после того, как первые стационарные паровые машины Ньюкомена и Севери [Прим. перев.: Томас Ньюкомен (Newcomen) (1663-1729.) - английский изобретатель, один из создателей теплового двигателя. В 1705 г. приступил к постройке пароатмосферной поршневой машины, которая была впервые использована для откачки воды из рудника в 1712г. Томас Севери (Savery) (1650-1715) - английский инженер, один из создателей теплового двигателя, Севери - автор первой практически действовавшей водоподъемной паровой установки. Ее описание было опубликовано им в 1696 г., а в 1698 г. взят патент. Ричард Тревитик (Trevithik) (1771-1833) - английский изобретатель. Создал безрельсовую паровую повозку (1801-1803 гг.) и первый паровоз для рельсового пути, который был испытан им в 1804г.] стали широко применяться в Англии, например, для откачки воды из шахт, Тревитик поставил паровую машину на платформу, а платформу на рельсы конки. Благодаря тому, что стационарная паровая машина была выхвачена из ее "естественной" среды и помещена в совершенно новую, она трансформировалась в паровоз и положила начало превращению конки в современную железную дорогу. И в связи с этим, поскольку вскоре появилась необходимость предотвращать столкновения поездов, движущихся по одному пути, возник стимул для создания совершенно новой техники сигнализаций. Появились новые задачи, и как реакция на них были изобретены новые орудия труда.
Интересно отметить, что Томас Севери, построивший первую паровую машину (примерно в 1700 г.), практически примененную в промышленности, был также первым, кто использовал термин "лошадиная сила" приблизительно в том смысле, что и мы сейчас. Возможно, термин появился лишь потому, что в те времена, когда паровая машина заменяла лошадей, их было чрезвычайно много, причем не только в своем первом воплощении в качестве стационарного источника энергии, но также, и в своем новом воплощении в качестве паровоза. И все же термин "лошадиная сила", столь часто попрекаемый за его некорректность, вполне мог побудить воображение Тревитика заглянуть туда, куда он в конце концов и двинулся, перебросить в своем воображении мост, соединивший паровую машину и конку и создавший новую целостную сферу деятельности. Изобретательство включает мысленный перенос символов из одной существующей и в общем достаточно развитой сферы деятельности в другую. Следует ожидать, что некоторые "мощные" символы "переживут" этот перенос, оставшись практически неизменными, и будут оказывать влияние в новой сфере деятельности.
У вычислительных машин были свои лошади для замены. До того, как первые современные электронные цифровые вычислительные машины стали доступны обработке коммерческих данных [Прим. перев.: В оригинале "business data processing"] (как ее называют теперь) - т. е. до того, как Бюро переписей Министерства торговли США приобрело в 1951 г. машину UNIVAC I [Прим. перев.: UNIVAC - universal automatic computer - универсальная автоматическая вычислительная машина "Унивак"], во многих американских фирмах имелись большие так называемые "табуляторные". В этих помещениях стояли машины, которые могли перфорировать те же самые перфокарты (сейчас их обычно, хотя часто ошибочно, называют перфокартами IBM), которые находятся в употреблении и до сих пор, сортировать эти перфокарты в соответствии с различными критериями и "табулировать" колоды таких перфокарт, т.
е. представлять содержащуюся в них информацию в виде обширных печатных таблиц. Табуляторные выпускали монбланы административных отчетов для американского правительства и промышленности, используя орды огромных механических чудовищ. Эти машины могли при каждом прогоне колоды перфокарт выполнять над ней лишь одну операцию. Они, например, сортировали колоды по определенному поисковому ключу. Если эту колоду следовало подвергнуть дальнейшей сортировке по другому критерию, его необходимо было вручную ввести в машину и прогнать колоду через машину еще раз. Табуляторные были конками коммерческой обработки данных, а табуляторы - лошадьми.
В принципе даже самые первые появившиеся в продаже электронные вычислительные машины (UNIVAC I), обеспечили возможность применения совершенно новых и гораздо более эффективных методов обработки данных, так же как уже самые первые паровые машины можно было устанавливать на платформы, а платформы - на рельсы. Действительно, во время второй мировой войны и сразу после ее окончания искусство исследования операций и системного анализа, на котором в конечном счете основывается квалифицированное использование вычислительных машин в деловой сфере, уже полностью развилось. И все же деловые круги использовали первые вычислительные машины просто для "автоматизации" своих табуляторных, т. е. для выполнения тех же, что и раньше, операций, только теперь уже автоматически и предположительно более эффективно. Решительный переход от использования вычислительной машины в коммерческой деятельности в качестве простой замены рабочих лошадок - табуляторов к их сегодняшнему статусу универсальной информационной машины начался в тот момент, когда мощь вычислительной машины была наложена на структуру, уже подготовленную исследованием операций и системным анализом.
Здесь необходимо добавить, что, несмотря на то, что железная дорога в Англии сыграла большую роль сама по себе, например обеспечила занятость многих рабочих, она также чрезвычайно увеличила значение многих других средств транспорта.
Подобным образом синергическая комбинация вычислительных машин и системного анализа сыграла решающую роль в развитии и росте индустрии вычислительных машин. Она вдохнула также новую жизнь и в сам системный анализ. На протяжении первого десятилетия серьезного вторжения вычислительной машины в деловую жизнь, когда менеджеры часто считали, что их дело нуждается в ЭВМ, даже если для этого не было достаточных оснований, они также часто подвергали соответствующие операции тщательному и обширному системному анализу для определения, что их новые вычислительные машины должны делать. Очень часто такие исследования вскрывали возможности радикального усовершенствования операций вообще без использования вычислительных машин. Не использовались машины также и в самих этих исследованиях. Иногда ЭВМ внедрялись, несмотря ни на что по соображениям моды или лрестижа.
Побочным результатом такого критического отношения явилось прочное утверждение системного анализа и в меньшей степени исследования операций в качестве методологии для принятия коммерческих решений. По мере того как престиж системного анализа увеличивался благодаря его успехам и одновременно росла мощь вычислительной машины, задачи, за решение которых брались специалисты в области системного анализа, становились все сложнее и вычислительные машины представлялись все более подходящим инструментом для того, чтобы справляться с феноменом сложности. Обычно считается, по крайней мере так кажется постороннему наблюдателю, что системный анализ был поглощен вычислительной машиной. Это ошибочная точка зрения, но весьма показательная. Системный анализ выжил и преуспел как самостоятельная дисциплина. Вычислительная машина снабдила его методы "мускулами". Она усилила их в такой степени, что они превратились в нечто качественно отличное от своих ранних "ручных" прототипов. Последние, естественно, в основном исчезли. Вычислительную же машину теперь нельзя отделять от современных методов системного анализа.
Взаимодействие вычислительной машины и системного анализа поучительно также и с другой точки зрения.
Важно очень ясно понимать, что усиление конкретного метода ("оснащение его мускулами") ничего не вносит в его обоснованность.
Существуют, например, программы ЭВМ, выполняющие с высокой точностью все вычисления, необходимые для составления гороскопа человека, время и место рождения которого известны. Так как вычислительная машина выполняет все рутинные операции над символами, их можно осуществить гораздо быстрее и более детально, чем это обычно делает астролог-человек. Подобное улучшение в методе составления гороскопов не имеет, однако, никакого отношения к обоснованности астрологических предсказаний. Если астрология бессмысленна, то машинизированная астрология тем более бессмысленна.
Далее, иногда некоторые простые методики не годятся для использования в тех областях, в которых они применяются, исключительно из-за их чрезвычайной простоты, а более сложные методики того же самого типа нам пригодны. Это не справедливо в случае астрологии, но может оказаться верным для, скажем, численного прогноза погоды. Здесь количество учитываемых данных и объем вычислений, которые необходимо выполнять, чтобы получить точный прогноз погоды, могут оказаться настолько велики, что ни одна, даже самая большая группа людей абсолютно не в состоянии справиться с этой задачей в какое-либо разумное время. Любое же упрощение, позволяющее свести вычислительную задачу до размеров, доступных человеческим силам, обесценило бы саму методику. В подобных случаях вычислительная машина может помочь в превращении нереальной методики в практичную.
Однако необходимо помнить, что обоснованность методики - это проблема, включающая как саму методику, так и объект ее приложения. Если требуется плохую идею превратить в хорошую, то необходимо установить и устранить источник ее слабости. Человеку, проваливающемуся в люк, вряд ли станет легче, если он сможет падать быстрее или эффективнее.
Может показаться странным, даже парадоксальным, что в результате усиления методики выявляются ее слабости и ограниченность.
Удивляться этому не следует. Возможности человеческого разума в отношении "неаккуратного" мышления и поиска различных оправданий, в частности, позволяющих отмахиваться от последствий неаккуратного мышления, поистине огромны. Если какая-то методика требует огромного количества вычислений, а потратить на нее можно лишь ограниченные вычислительные усилия, то несостоятельность такой методики легко оспаривается тем, что из-за вычислительных ограничений она никогда по-настоящему не проверялась. В результате подобных уловок сама методика иммунизируется против критического изучения. Действительно, методику можно укрепить, так как убежденность в том, что в других отношениях безупречная и, вероятно, чрезвычайно мощная методика связана одним-единственным ограничением, побуждает ее ревнителя направлять свои силы на устранение этого ограничения. Если это ограничение имеет исключительно вычислительный характер и для его устранения предлагается использовать вычислительную машину, он просто может запустить программу интенсивного продолжительного "исследования", цель которого - "машинизация" его методики. Подобные программы обычно порождают задачи сугубо вычислительного характера, которые из-за своего объема обычно все в большей степени доминируют в исходной задаче, и, если не проявляется самая тщательная забота о том, чтобы избежать этого, они в конечном счете становятся центром внимания. Чем больше усилий затрачивается на эти первоначально вспомогательные задачи и чем больше их решается, тем тверже становится иллюзия, будто над основной проблемой ведется серьезная работа. Скудость методики, если она действительно не позволяет работать с ней в ее предполагаемой области приложения, скрывается, таким образом, за горой усилий, большая часть которых может сама по себе оказаться вполне успешной. Эти успехи, однако, относятся к искусственной ситуации, не имеющей даже связи с ситуацией, определенной той задачей, к которой исходная методика должна применяться.
Набор задач вместе с соответствующими знаниями, жаргоном и частными методиками, выкристаллизовавшимися вокруг них, материализуется. Чем больше эта совокупность и чем больше человеческой энергии вложено в ее создание, тем более реальной она кажется. А чем труднее было решать подзадачи и чем больше технических достижений принесло их решение, тем значительнее считается исходная методика.
Мы обсудили роль, которую орудия труда играют в воспроизведении человеком мира в своем воображении и в оттачивании им своих методик. Орудия труда, однако, играют также и другую связанную с первой роль: они составляют род языка для использующего их общества, языка социального действия, Ниже мы поговорим об. этом подробнее. Здесь ограничимся несколько неполной характеристикой языка. Он состоит из словаря (слов языка) и набора правил, определяющих, каким образом отдельные единицы словаря могут соединяться, чтобы формировались осмысленные предложения. Мы не будем касаться бесчисленных тайн, окутывающих понятие значения. Ограничимся самым узким пониманием значения, т. е. действием, которое некоторое "предложение" в языке орудий труда начинает и доводит до конца.
Обычный язык частично черпает свою выразительную силу в том, что каждое его слово имеет ограниченную область значения. Невозможно сказать что-либо на языке, состоящем, например, исключительно из местоимений. Орудие труда также черпает свою силу в том, что позволяет выполнять (вполне определенные, а не какие-либо иные действия. Молоток, например, должен быть жестким, поэтому его нельзя использовать в качестве веревки. Не могут существовать универсальные орудия труда, как не может быть универсальных слов. Мы знаем, что использование слов, имеющих определенное значение, во всех случаях жизни (например, "like" и "y'know" [Прим. перев.: Слово "like" в английском языке употребляется в различных значениях: а) в качестве предлога - "как", "наподобие", "вроде"; б) в качестве прилагательного - "схожий", "подобный"; в) в качестве причастия - "соответствующий"; г) как глагол - "нравиться", "получать удовольствие".
Автор имеет в виду, очевидно, широкое использование слова "like" в смысле, примерно соответствующем русскому "вроде"; это явление часто проявляется в использовании "like" в качестве суффикса для образования прилагательного из существительного (типа machinelike - машиноподобный). Существует и сленговое употребление "like" в конце фразы для придания предложению неопределенности. Что касается выражения "y'know" (сокращение от "you know") - "вы знаете", то здесь речь идет о засорении устной речи словами-паразитами типа "видите ли", "понимаете ли", "знаете ли"]) скорее обедняет, а не обогащает современный американский английский язык [Прим. перев.: В современном английском языке различают "американский" и "английский" варианты со своими традицией и практикой употребления отдельных слов и выражений, написанием и произношением. Существуют словари "американского английского языка" и "английского языка"]
Возможно, придумывать истинно новые орудия труда так же трудно, как и новые слова. Тем не менее в XX в. изобретено значительное число орудий труда, которые действительно расширили область деятельности общества. Автомобиль и автострада, радио и телевидение, современные медикаменты я методы хирургического вмешательства - это мгновенно приходит в голову. Эти достижения позволили людям осуществлять такие виды деятельности, которые прежде не были возможны. Гораздо реже говорится о том, что созданные обществом новые способы действий часто исключают вообще возможность использования старых способов.
То же самое происходит в обыденном языке. Например, когда слово "inoperative" - [не имеющий законной силы, недействительный, не действующий, неэффективный] - используется на высшем правительственном уровне как эвфемизм слова "lie" [ложь, обман], его нельзя больше употреблять в первоначальном значении. Такие термины, как "free" [свободный] (в сочетании "free world"-[свободный мир], "final solution" [окончательное решение], "defense" [оборона] и "aggression" [агрессия], были в такой степени девальвированы злонамеренно искаженным употреблением, что стали совершенно бесполезными в обыденной речи.
Аналогично автострада дала людям возможность перемещаться между географическими пунктами, которые она соединяет, но из-за побочных эффектов, синергестически порожденных ею самой и другими факторами, она запирает несчастных людей в городах так же, как если бы города были обнесены стенами. Иногда говорят, что средства массовой коммуникации превратили Землю в глобальную деревню и позволили проводить общегосударственные и даже всемирные "сходы". Но в отличие от традиционных городских собраний жителей Новой Англии, которые были (и остаются такими в моем родном городе) практикой политики участия граждан в управлении городом, средства массовой коммуникации по существу не обеспечивают гражданам возможности возразить. Как автострады и автомобили, они позволяют обществу освоить совершенно новые формы социального действия, но в то же время навсегда разрушили ранее доступные виды социального поведения.
Вычислительная машина представляет собой в некотором смысле орудие труда такого же типа. Она помогла ворваться в далекий космос и спасла некоторые социальные институты, находившиеся под угрозой краха в связи со стремительным ростом населения. Но при ее воздействии были закрыты некоторые существовавшие пути... безвозвратно или нет, мы не можем ответить определенно. Существует миф, что вычислительные машины принимают сейчас такие важные решения, которые раньше выносились людьми. Возможно, отдельные подобные примеры и встречаются кое-где в нашем обществе. Но совершенно неверно широко распространенное представление о менеджерах, задающих на входах своих вычислительных машин вопросы типа "Что нам теперь делать?" и затем ожидающих от своих вычислительных машин решения. На самом деле люди переложили обработку информации, на основе которой должны основываться решения, на чрезвычайно сложные вычислительные системы. Они оставили за собой (за редким исключением) право принимать решения, основываясь на результатах этих вычислительных процессов. Люди, таким образом, могут сохранять иллюзию (и часто дело обстоит именно так), что именно они, в конце концов, принимают решения.Но, как мы будем доказывать ниже, вычислительная система, допускающая постановку вопросов только определенного типа, работающая только с определенным типом "данных" и недоступная, даже в принципе, пониманию тех, кто полагается на нее, полностью исключает многие возможности, которые существовали до ее внедрения.
Чтобы понять, каким образом вычислительная машина достигла такого могущества как действующее лицо и как сила, воздействующая на человеческое воображение, мы должны сначала выяснить, откуда проистекает ее мощь и каким образом вычислительная машина делает то, что она делает. Именно этому посвящены две следующие главы.
